Пока Майдан не разлучит нас - Страница 36

Встреча с Олегом Нестеровичем. Беседка в саду. Он напряжен и, кажется, растерян. Встает в приветствии, но, похоже, не уверен в том, как себя вести.

– Здравствуйте, Олег Нестерович! Рада видеть!

Сияю, излучая дружелюбие. Я понимаю смятение ОНого. Наверное, никто и никогда в жизни не говорил ему ничего похожего на то, что написала я в своих комментариях – жестких и нелицеприятных. Возможно, он думает, что его обманули, воспользовавшись доверчивостью: раскрутили на искренность и растоптали ее.

– Как отдохнули? Где Настя? – выписываю соловьиные трели, давая шанс ОНому настроиться на легкую разговорную волну.

– Настя снова улетела. Наверное, будет только в сентябре.

Разговор уже светский, но еще далеко не дружеский. До того уровня, на котором мы расстались три недели назад, нам еще улыбаться и улыбаться.

– Только в сентябре? Так мы с ней и не увидимся?

Искренне огорчаюсь, не пытаясь скрыть расстройство. С Настей я так толком и не пообщалась. Она все время в разъездах: то медицинских, то гуманитарных.

– Не увидитесь? Почему не увидитесь? – вопрос возвращает меня к Олегу Нестеровичу. – Я думал, вам у нас понравилось, Кристина, и вы останетесь со мной работать.

Неожиданный поворот. Смотрю ОНому прямо в глаза, пытаясь понять: шутит?

– Нет, Олег Нестерович, поработать не получится, – решаю твердо и бескомпромиссно очертить границы возможного я. – Билет взят на 15 августа. Спасибо, кстати, за бизнес-класс. Так что давайте используем оставшиеся двадцать дней с максимальным коэффициентом полезного действия. Предлагаю начать с обсуждения комментариев, которые я выслала вам три недели назад.

ОН не упорствует в своем предложении остаться. Человек, сделавший богатство в постсоветском социальном пространстве, может не знать, что такое демократия и либерализм, но он уж точно разбирается в людях. ОН не понимает мотивов моего отказа остаться работать, но чувствует – давить смысла нет.

– Ну, что ж… – протягивает ОН вполне бесстрастно, немного помолчав. – Америка так Америка. Каждому свое. Вернемся к нашим баранам. Итак. Ваши комментарии и предложения. Я прочитал. Согласен на восемьдесят процентов.

– Да?? – даже не пытаюсь скрыть удивление я. Великовата цифра как для трех недель отчаянного молчания. – На восемьдесят? Тогда давайте обсудим оставшиеся двадцать. С чем конкретно вы не согласны?

Лицо моего собеседника снова передергивает судорога, и я понимаю, что ему неприятен этот разговор. «Гордыня», – уверенно диагностирую я.

– Кристина, а давайте не обсуждать. Я же не ребенок. Еще все перечитаю, осмыслю, сделаю выводы. Что-то приму, что-то нет…

Жду, когда он соберется с мыслями и продолжит. Лицо мое не выражает ничего, кроме дежурного добродушия, но под маской профессионального дружелюбия окончательно оформляется уничижительный диагноз: «Бедняга. Как же оно тяжело – бремя величия».

– Кристина, а что если мы поступим так? С учетом всех ваших рекомендаций, не могли бы вы придумать воображаемую пресс-конференцию? Вот представим себе, что у меня первая пресс-конференция, где меня спрашивают обо всем: зачем я иду в политику и так далее. Не могли бы вы придумать всевозможные вопросы журналистов и мои ответы – так, как их хотели бы видеть вы. Это возможно?

В моей внутренней борьбе между радикальным социалистом, испытывающим неприязнь к зарвавшемуся нуворишу, и врачом, пытающимся помочь одержимому манией, побеждает психиатр. Вслух произношу поучительное:

– Не проблема, Олег Нестерович, это самое легкое из заданий, которые вы могли мне придумать. Сочинять – моя слабость. Я напишу. Только лучше бы вам проникнуться логикой моего сочинения. Иначе фальшь будет бить людям в уши. Проблем ведь не в том, что человек говорит. Прощают все – и заблуждения, и ошибки. Не прощают фальши. Если ее чувствуют, конечно.

Теперь уже моя очередь насмешливо улыбаться, изгибать брови и высокомерно кривить губу. Жду реакции на мои глубокомысленные сентенции. ОН кивает головой, но непонятно – согласен ли он с тем, что я так величественно изрекаю. Взгляд Олега Нестеровича становится отрешенным. Пытаюсь проникнуть в суть этого неожиданного отчуждения. Наши взгляды встречаются, и на лице всемогущего нувориша я отчетливо вижу мальчишескую обиду. От догадки застываю. Неужели все так просто? Неужели он просто чувствует, как я его не люблю, и ему это неприятно? «Конечно, чувствует, – осеняет меня, – ведь он же человек! Хоть и богатый». Мое снисходительное высокомерие, моя плохо скрываемая интеллектуальная брезгливость, моя оскорбительная насмешливость – все это ему по-человечески неприятно! Точно так же, как было неприятно мне, когда кривился он. Значит, он не единственный в этом замке самовлюбленный маньяк? Похоже, мы оба – каждый по-своему – видим себя выдающимися умами современности, а собеседников недостойными нашего интеллектуального царизма. Как же легко давать советы кому-то и как нелегко следовать им самой!

Открытие ошарашивает меня. Пораженная, останавливаюсь на пороге, и, обернувшись, еще раз смотрю на обиженного бизнес-воротилу. Мой взгляд упирается в спинку кресла – лицо Олега Нестеровича уже повернуто к окну, к каким-то дальним далям. Что он там видит? Не могу разглядеть. Я сама отвернула его от себя. Почему до сих пор я не видела в нем равного себе человека? Потому что богат? А разве ты не хочешь богатства? Разве яхта и океан – мечта другого порядка? Чем ты лучше? Чем твоя гордыня не так грешна? Неприятные мысли как будто бьют меня по лицу – оно становится красным. Притворяю за собой дверь.