Пока Майдан не разлучит нас - Страница 4

– Медведь вызывает Белку! Медведь вызывает Белку!

Это наш позывной. Лежа в очередном сугробе с выкрученными набекрень ногами, я, задыхаясь от злости, пытаюсь вытащить из кармана застрявший там аппарат. С трудом нащупав нужную кнопку, хриплю:

– Белка слушает! Белка в сугробе!

Теряя надежду, отбрасываю аппарат и тут же вижу: откуда-то сверху красивыми зигзагами несется Медведь с радостной готовностью вытащить меня из любого катаклизма.

Злило меня Лешкино унизительное дружелюбие невероятно. Хотелось стукнуть его сноубордом, чтобы он свалился в сугроб и тоже пополз. Но стукнуть я не могла. Для этого нужно было обрести равновесие, а как раз это мне и было не под силу. Поэтому я кричала. Безжалостно я бросала ему в лицо все: свой лишний вес, свою неповоротливость, свое упрямство и тупость. Все лепилось в снежный ком и летело в голову этому негодяю, умеющему – вжик-вжик – выписывать лыжные пируэты. Негодяй покорно соглашался – да, конечно, во всем был виноват он…

И вот однажды я решила ему доказать. Уселась на подъемник покруче, поднялась повыше, не свалилась – о чудо! – при высадке на вершине и, воодушевленная достигнутым, бесстрашно рванула вниз – вслед за стайкой несущихся к подножию горы сноубордистов.

Те несколько секунд, что я мчалась за ними, были прекрасны. Деревья, подростки и их разноцветные шапочки проносились мимо, как на ускоренной прокрутке голливудского кино… Потом я взлетела. До сих пор вижу этот полет: облака, солнце, застывшие лица… Все как в том же кино, темп которого вдруг стал вялым-вялым… А потом треск. Это, кажется, лопнула моя голова, разлетевшись от удара о заснеженную землю. Но нет. Голову спасает шлем. Ногам везет меньше. Пристегнутые к доске, они изворачиваются, и в одной из них от ужаса застывает кровь. Образовывается то, что называется тромбом. Засел он у меня под коленкой, и я не сразу поняла, что же там так болит.

Прошло несколько дней, прежде чем я попала в больницу. Ходить к тому времени я уже не могла, а правая моя конечность размерами напоминала слоновью. Она горела и была бурого цвета. К врачам я идти панически боялась. Страховка-то у меня была, но… Блажен кто верует, будто она оплачивает все. Нет. Даже при самом лучшем коллективном «пакете» несчастный больной сначала платит deductible (нестрахуемый минимум) и out of pocket (деньги из собственного кармана). Только после этого (да и то если пациент будет достаточно умным и не обратится случайно к врачу, которого нет в его страховой сети) страховка оплатит остальное. И вот за эту обманчивую уверенность в завтрашнем дне, как студент, я каждый месяц плачу двести тридцать – просто за то, что страховка у меня как бы имеется.

В моем случае нестрахуемый минимум равнялся двумстам пятидесяти долларам, а из собственного кармана я должна была выложить пять тысяч. Такая сумма у нас была. Это был остаток денег, которые мы привезли из Украины. Но это была бо́льшая их часть. Я боялась отдавать последнее. Я боялась остаться ни с чем – Лешка дорабатывал последние дни, а я жила на стипендию. Но когда нога стала необъятной, а боль нестерпимой, я сдалась. Что было делать? Мы отправились в госпиталь. В кабинет неотложной помощи – emergency.

Туда мы ехали на своей машине. Вызвать «скорую» в Штатах может только бессознательный человек – в прямом или переносном смысле. Дорого. Я была в сознании, и оно меня не подвело: видя, что я не могу даже стоять, в имедженси все же первым делом спросили про страховку. Не знаю, что было бы, если бы ее у меня не оказалось – наверное, дали бы подписать бумаги, что обязуюсь расплатиться no matter what. Во что бы то ни стало. Ну, и подписала бы, конечно. Когда такая боль, еще не то подпишешь. А потом будешь бездомным, как те несчастные, что живут под скамейками в парковом раю.

Пока специальные люди проверяли действительность моих страховочных бумаг, меня переодевали в халат и укладывали в кровать на колесах. Я как будто попала в кино. Инопланетные пришельцы в зеленом. Один вкалывает иглу в вену, другой подключает к аппарату с бегающим пульсом, третий делает обезболивающий укол. Не разрешая ходить, меня везут к еще одному зеленому человеку, сидящему перед монитором. Он долго и молча исследует мои сосуды… Хмурясь, выходит. Мне никто ничего не говорит.

Через какое-то время в комнату входит доктор. Строго глядя в глаза, произносит:

– Ситуация серьезная. Тромб большой, и он в любой момент может сорваться. Вам нужно оставаться в больнице.

– Но я не могу! – шепчу я, и глаза наполняются слезами. – Я пишу диссертацию… У меня встреча с профессорами… Deadline…

– Это ваш выбор, – поднимая брови, равнодушно отвечает доктор. – Вы можете не оставаться. Но я вас должен предупредить: речь идет о жизни и смерти.

Его взгляд безучастен, а голос спокоен. Ничего личного. Ничего человеческого. Маска лица. Лик бездушия.

Позже я встречала в Америке разных докторов. Среди них были по-настоящему чудесные люди. Но этот первый запомнился. Он стал для меня олицетворением американской страховой медицины – уравновешенной и беспощадной. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, и молча плачу. Через какое-то время чувствую: никого в комнате уже нет. Дышать становится легче.

* * *

В палате я не одна. Судя по звукам, за широкой ширмой есть еще один человек, но кто это, я могу только догадываться по кряхтенью. Кажется, женщина. Сказать трудно. Время от времени за ширму заносят судно, из чего я делаю вывод, что человек там все-таки есть, и этот человек неподвижен. В общем, мне это на руку – палатный туалет полностью мой. Прыгаю туда на одной ноге – ступить на вторую сил нет. Слишком больно.