Пока Майдан не разлучит нас - Страница 50

Вечером после инаугурации, держась за руки, гуляем по Болдеру. Последний вечер в Колорадо.

– Ты помнишь, как мы мечтали о том, чтобы в этом ресторане покушать?

– А что, уже не мечтаем?

Смеемся. Ресторан дорогой, итальянский – с белыми скатертями. Даже если бы были лишние деньги, мы бы туда не пошли. Мы с Лешкой любим поуютнее – чтобы навязчивый белый передник с салфеточкой наперевес не портил влюбленную атмосферу.

А вот наш местный ликерс-стор. Некоторые студенты бывают здесь чаще, чем в библиотеке. Особенно людно в пятницу вечером. Студенческий поток в несколько шеренг. Отметилась здесь как-то и я. В одну из своих одиноких вечерних прогулок во время Лешкиной работы на горе почувствовала, что замерзла. Заскочила ухватить пятьдесят грамм, чтобы проглоченного тепла хватило добежать до дому. В самом ликерс-сторе пить, конечно же, запрещено. Как, впрочем, запрещено пить и на улице. Расчет был на то, что уже стемнело, и никто не увидит, как я быстренько заглотну горящую жидкость в свои еще не пострадавшие от операции внутренности. Перейди на другую сторону улицы, я осторожно отвинтила крышечку миниатюрного сосуда и осторожно влила его содержимое в свое промерзшее горло. Не успев проглотить, увидела, как из ликерс-стора через дорогу ко мне бросился человек. Оглянулась. Никого. Я, он и темнота, обволакивающая нас морозным туманом.

– Что это, по-вашему, вы тут делаете?? – загремел на меня охранник.

– Ой, простите… – улыбнулась ему я. – Просто замерзла очень. Нужно было согреться.

– Вы что, не понимаете, что везде работают камеры?

– Где?? – оглянулась я. – И на улицах тоже??

Охранник молчит, свирепо на меня пялясь. Видно, как вздымается его грудь и раздуваются ноздри – возбужденный чувством собственной значимости, он дышит не по-человечески часто. «Маньяк», – диагностирую я, но на всякий случай еще раз изображаю улыбку.

– Прошу прощения. Была неправа. Больше не повторится.

Кажется, охранник разочарован. Эх, ему бы Амиру! Вот бы была схватка между двумя борцами, каждый из которых убежден в собственной правде! Но я не Амира. Изображая добродушие, провожаю взглядом странного стража трезвости из царства алкоголя. Фух, пронесло. А ведь мог бы вызвать полицию! Потом бы читала о себе в студенческой прессе…

Лешка про эту историю знает. Качает головой. Ему даже представить страшно заметку в местной газетенке. «Без году недели доктор наук замечена пьющей в общественном месте. Какой неприглядный урок для учеников! Лишить ее всех званий и регалий!» Жутко такое представить и мне…

– Леш, а помнишь мою самую любимую новость из местной газетенки?

– Про то, как колорадская бабушка на горном ранчо побила медведя кабачком?

– А, да, это тоже было круто. Но я имею в виду ночные танцы в пиццерии! Помнишь? Пекарь развлекал официанток тем, что плясал для них голым, засунув за крайнюю плоть кусочки солями!

Я хихикаю; Лешка кривится.

– Фу, мерзость. Не напоминай. Что, если бы мы съели эту пиццу??

– А ты думаешь, мы никогда ничего подобного не ели?? Столько психов вокруг!

Лешка останавливает меня, разворачивает к себе, закрывает мой рот своей медвежьей лапищей. Он не хочет о психах. Он хочет о нас. Я не против. Мы целуемся посреди болдерского тротуара. Бегущие по своим делам люди ловко нас оббегают, стараясь не зацепить. Протянув руку за Лешкину спину, я нарушаю возвышенную напряженность момента и щипаю его за задницу. Не успевает Лешка отреагировать, как мы тут же слышим: «Я видела это! Видела!!» Огибая нас, по заснеженной клумбе, прокладывает себе путь велосипедистка – разбитная бабуля лет за сто. Одна варежка на руле веломашины, другая вскинута в приветственном: «Go! Go!» Мы с Лешкой хохочем и тоже машем руками. Мы любим тебя, Болдер. Любим вас, болдерчане. Мы будем по вам скучать…

* * *

Утро 12 декабря начинается с совсем других картинок, сантиментов и новостей. Смотрим BBC. Попытка «Беркута» очистить центр Киева от баррикад. Милиция оттесняет митингующих со стороны Михайловской, Институтской, Европейской площади… Какие родные названия… Какие неузнаваемые картинки… Штурм городской администрации… Вода в двенадцатиградусный мороз… Отступление – наступление…

– Война… – произношу я, не отрываясь от лэптопа с новостями BBC во весь экран.

– Белка, какая война?? Прекрати нагнетать! – Лешка вскакивает с постели, пытаясь на ходу запрыгнуть в носок.

– А что это, если не война, Леша? Одни украинцы против других… Конечно, это еще не война, но это ее начало.

– Какое начало? О чем ты? Одни украинцы против других? А может, Украина против зарвавшейся банды?? – Лешка взвивается, как кобра, которой наступили на хвост.

– Леша, это очень опасно – называть тех, кто поддерживает Майдан, Украиной. Украина большая и разная. В ней есть много людей, у которых разные взгляды. А ты делаешь вид, что их нет…

– Ты хочешь сказать, то в Украине есть много простых людей, любящих Януковича???

Лешка шипит змеей, готовый к броску. Глаза его стреляют коктейлями Молотова, и я стараюсь быть осторожной – чтобы не загореться от летящих в меня снарядов.

– Нет, я сомневаюсь, что Януковича и его окружение любят многие простые люди. Но еще больше, чем Януковича, многие люди на Востоке не любят идею европейской интеграции. По одной простой причине – ухудшение отношений с Россией. Ты знаешь, сколько предприятий в одном только Харькове работает на российский рынок? Что будет с людьми, если Россия закроет границу? Но дело не только в этом. Есть еще проблема языка. Почему люди должны говорить на неродном языке? Ради чего? Ради государства? Так ведь само по себе государство не может быть важнее людей. Функция государства в том, чтобы защищать интересы людей, в нем живущих. Всех людей – не только одну половину.