Пока Майдан не разлучит нас - Страница 27

– Почему расистка? – изумляюсь я.

– Потому что она, видите ли, не понимает итальянского акцента. Так что́ теперь, отказать Паоло в праве говорить? Только потому, что он не американец? Это расизм!

– Shit! Амира, во-первых, это не расизм, – мотая головой, как тюлень, и цокая языком, перебивает пламенную речь Амиры Паоло. – Во-вторых, мне вообще до одного места, что там эта Линда про меня говорит – понимает она мой английский или нет. В-третьих, ты же знаешь американцев. Теперь у тебя будет репутация скандалистки, и они никогда не напишут тебе хорошее рекомендательное письмо!

– Ну, и плевала я на их письма! – упирается Амира. Ее лицо пылает, а грудь рвется из тесного блузочного каркаса.

– Как это плевала? Ты что, не будешь искать работу? И как же ты ее без рекомендательных писем найдешь? – Паоло снова цокает языком, всем своим видом давая понять – Амира глупая девчонка.

Амира нравится Паоло. Видно, что он искренне расстроен.

При всех склонностях Паоло к авантюризму – а именно на это я списываю его мелкую магазинную клептоманию – наш итальянский друг прагматик. Насмехаясь над всеми и вся – а с его знаниями и интеллектом это можно себе позволить – он никогда не переходит невидимую грань, отделяющих «своих» европеоидов от «чужих» варваров. Паоло в прекрасных отношениях с профессорами, и те, конечно же, будут рады дать ему хорошие рекомендации. Без них работу действительно не найти. Ее и с ними найти трудно – за одно место профессора в исследовательском университете сражаются до трехсот аппликантов и даже больше – смотря что за университет и что он предлагает. Без рекомендательных писем твою кандидатуру даже к рассмотрению не примут. Такая вот «Уловка-22». Хочешь свободы? Пожалуйста, говори! Выкладывай все как на духу. Но только знай – заплатить за это все равно придется.

Уж кто-кто, а я это точно знаю. Под Новый год поругалась с Энтони, нашим с Паоло научным боссом. На новогодней факультетской вечеринке, когда уже все изрядно разговелись, хорошо пьяненький Паоло гнойненько сообщил мне о том, что Энтони передумал делать со мной исследование в следующем семестре, потому что решил поработать с ним. Я расстроилась. По большому счету мне было все равно, с кем работать: с Энтони или с кем-нибудь другим из профессоров. Но проблема была в том, что Энтони, объявляя мне о своем решении, мотивировал это необходимостью курировать студентов-новичков. Паоло новичком не был. Зачем Энтони было от меня скрывать, что делать исследование он собирается с ним?

Расстроенная, я ушла с вечеринки, но по дороге домой зашла в ликерс-стор, и дома продолжила погружение в обиду. Лешка в тот вечер дежурил на горе, и погружение удалось на славу. Напившись в дупель, я написала Энтони письмо, состоящее из двух фраз: «Как же ты задолбал меня своим бесконечным враньем!» и «Как же вся ваша прогнившая Alma mater меня достала!» Удовлетворенная мыслью о реванше, свалилась спать. Проснулась от кошмара. Я летела в самолете, радуясь облакам и солнцу, как вдруг воздушный аппарат резко вошел в пике и понесся к земле что было мочи. Взрыв. Сижу на кровати, пытаясь сообразить: во время удара об землю я была на борту или мне как-то удалось спастись?

В висках стучит, сердце вырывается наружу. Иду на кухню, шумно глотаю воду. По дороге обратно вижу лэптоп. Замедляюсь. Сажусь на диван… Вспоминаю. Энтони. Письмо. В надежде, что это тоже был сон, открываю компьютер. Вижу месседж от босса. Типичная писулька типичного карьериста, не оставляющего следов: «Не принимаю обвинений». За окном становится светлее, а внутри у меня темно. Зачем было так мучиться с этой учебой, чтобы в один момент все растерять? Не видать мне хороших рекомендательных писем, не видать хороших работ…

Программу я не бросила тогда только потому, что верила в Лешкин Голливуд. Я не могла лишить нас этих жизненно важных фантазий. Переступив через свое раздутое до невероятности Эго, я сделала все, чтобы снова подружиться с Энтони. Унижения и смиренная, я пришла к нему в офис и рассказала историю об академической любви к нему и ревности к Паоло. Энтони предпочел поверить. Во-первых, он нарцисс. Нарциссы убеждены в своей неотразимости, и этим их легко можно купить. Во-вторых, Энтони интриган. Поскольку мы с Паоло посвящены в некоторые его факультетские интрижки, Энтони, возможно, боялся, что в случае усиления конфронтации я могу его сдать. В-третьих, Энтони боялся моей дружбы с Амирой и ее священной борьбы с европеоидной расой – я могла к ней окончательно примкнуть, и тогда Энтони уж точно бы пришлось несладко. В-четвертых, Энтони, как и Паоло, был итальянец. Они прекрасно ладили, частенько выпивали вместе в окрестных барах, очаровывая молоденьких студенток. Во все их взрослые игры я тоже была посвящена и могла использовать это посвящение в своих интересах.

Так или иначе, но мы оба сыграли в поддавки, пойдя на попятную. Энтони заверил меня, что понимает мои эмоции, я заверила его, что осознаю глупость своего письма. Оба мы не врали, но вкладывали в свои заверения только часть того смысла, который они реально несли. Энтони действительно понимал мои эмоции, но вынужден был их принять только с учетом репутационных рисков; я действительно осознавала глупость содеянного, но только в смысле риска получить плохое рекомендательное письмо. Соответственно, я только частично сожалела, а Энтони только частично принимал. Все эти маленькие недомолвки и большое недоверие, которое они порождали, как мне казалось, навсегда останутся между нами. Мне было трудно поверить в то, что письма, которые Энтони будет писать и отправлять в запечатанных конвертах, будут действительно хорошими.